``Ржевская правда'' 18 июля 1995 г.

Холодный ветер треплет прошлогоднюю траву на опушке рощи восточнее бывшей деревни Паново, на правом берегу Волги северо-западнее Ржева. Под ногами чавкает болотистая почва. На обочине - первые желтые весенние цветы. Наверное, так же неуютно было в этой роще полвека назад. Только намного страшнее: почти на каждом шагу лежали мертвые. Много их было и в полях перед деревнями Паново, Овсянниково, Усово. Всю весну 1942 года части 30-й армии с переменным успехом атаковали здесь немецкую оборону. Деревни переходили из рук в руки.

С середины марта фронт на этом участке стабилизировался. Весенняя распутица затрудняла подвоз боеприпасов и продовольствия. Красноармейцы голодали. У немцев положение было намного лучше. Много сил и внимания уделяло их командование строительству дорог для подвоза всего необходимого. В ход шла даже кирпичная крошка от взорванных специально для этого зданий.

А у нас все задачи снабжения решались в основном солдатскими спинами и вьюками на тощих, ослабевших от бескормицы лошадях. В результате в период весеннего наступления 1942 года на решающем участке фронта в сутки на одно орудие приходилось по 1-2 выстрела ``по разрешению''. Артиллерия практически молчала, и солдаты шли на немецкие пулеметы без огневого прикрытия.

В одной из рот 132-й стрелковой бригады ходил в атаки на Паново и Овсянниково будущий писатель Вячеслав Кондратьев. ``Поле, по которому мы шли, простреливалось с трех сторон, - рассказывал он спустя много лет после войны корреспонденту ``Ржевской правды''. - Танки, которые нас поддерживали, тут же выводились из строя вражеской артиллерией. Пехота оставалась одна под пулеметным огнем. В первом же бою мы оставили убитыми на поле треть роты. От безуспешных кровопролитных атак, каждодневных минометных обстрелов, бомбежек подразделения быстро таяли, в конце апреля в нашей роте из 150 человек осталось 11.''

Только 20 апреля Ставка Верховного Главнокомандования приняла решение о переходе к обороне войск на этом направлении. До сих пор лес под давно исчезнувшими деревнями хранит следы боев. Их больше всего там, где наши солдаты в марте 42-го прорывали немецкую оборону: каски, простреленные котелки, ящики из-под мин, ржавые саперные лопатки... и кости. Здесь мы нашли двух бойцов под тонким слоем дерна. Одного вообще скрывала только палая листва. Мы нашли их по приметам, как поется в песне журналиста-поисковика из Казани Владимира Ерхова: ``И россыпь ржавых гильз у каски, пробитой в двух местах осколком, мы принимаем, как подсказку, войны, бродившей по проселкам.''

В двух соседних воронках еще 28 человек нашли ребята из отряда Тани Кухаренко, учительницы из-под Тюмени, работавшие этой весной в составе нашего "Дозора". Может быть, этих солдат при жизни знал Вячеслав Леонидович Кондратьев. Теперь уже покойный. Он ушел из жизни осенью 93-го. Девяносто третий год оказался для нас, дозоровцев, особенно тяжелым. Кроме друга нашего отряда Вячеслава Кондратьева, мы потеряли еще четверых постоянных участников наших экспедиций: Мишу и Егора, двенадцати и одиннадцати лет, и их сестру - восьмилетнюю Настю. На северной реке Лузе 24 июля на рассвете возле военного понтонного моста перевернулся их плот... Пытаясь спасти ребятишек, погиб их отец Володя Сергеев. Через несколько дней нашли Настю и девятнадцатилетнего участника похода Толю Шкляева. Володю река отдала только весной следующего года, а вот Мишка и Егорка так и "пропали без вести", как те, чьи имена они старались вернуть из небытия.

И вот теперь в первую весну без них, наш отряд снова на краю овсянниковского поля, на опушке леса, куда больше не придет и Вячеслав Кондратьев.

В начале 60-х он написал:

      Иду туда - в изломанную 
                      рощу,  
      Рубеж исходный для атак, 
      Где быть убитым было проще, 
      Чем как-то раздобыть табак. 
Где мы, от голода шатаясь, 
Бродили, словно тени, средь 
                             убитых. 
Их закопать мы даже 
                     не пытались, 
Себе - живым - окопы рыть 
                          не в силах... 
      Не узнаю... Но знаю - здесь 
                                мы были, 
      Еще полна земля следов 
      Той страшной и далекой были, 
      Она глядит глазницами 
                        пустыми 
      Белеющих в овраге черепов...

Черепа нет-нет, белеют и сегодня, хотя чаще их скрывает палая листва, все-таки полвека прошло. Но не должна исчезнуть память ни о героически жертвенном подвиге тысяч и тысяч солдат, ни о преступлении сталинского командования, тратившего человеческие жизни, как мелкую разменную монету. Система обязывала каждого офицера быть безжалостным прежде всего к себе и к своим солдатам, система знала только один вид инициативы: действие по приказу.

Характерно: здесь же, подо Ржевом, летом 42-го артиллерийский офицер, внезапно увидевший со своего наблюдательного пункта дивизию, изготовившуюся к атаке, был обязан... что вы думаете? Открыть огонь? Да нет же, доложить вышестоящему командиру о том, что он видит! И только взяв на себя "немалую ответственность", понимая, что времени для доклада нет, он открывает огонь по противнику. Зато с неумолимой силой приказ толкал в безнадежные атаки роту Кондратьева, в которой оставалось сначала 25, а потом 11 бойцов. В письме авторам этих строк Вячеслав Леонидович рассказывал: "Когда я в конце семидесятых писал "День Победы в Черново", где описал наступление, в котором было 20 штыков, я думал, что такое могло происходить только в нашей горемычной бригаде с нашими бездарными командирами. Оказалось, что такое происходило повсеместно..." И вот снова его стихи:

     Не знал еще, что месяц
                          целый
     Деревни эти будем брать
     Без подготовки
                  артобстрелом,
     По полю этому бежать.
Не будет, ни взводов, ни роты,
Лишь горстка чудом выживших
                      ребят.
И в наступление последнее
                       пехота
Ходила молча... Только
                двадцать пять!
     Лишь двадцать пять, лишь
                   двадцать пять
     Полуребят, полумужчин.
     И в наступление опять
     На сотню пуль, на сотню мин.
На шквал огня, на муки смерти
В деревню ту, что батальон
                     не взял...
Какою мерою измерить
Отчаянья нашего и мужества
                       накал.
     Мы знали - не возьмем. Нас
                 слишком мало.
     Но есть приказ - деревню
                          взять!
     И мы пошли! Над нами смерть
                          витала,
     Нас на пятнадцать меньше
                           стало,
     Когда мы, матеряся,
                повернули вспять.
И тишина... Дым с поля боя
Отнес весенний легкий ветерок,
И мы легли... живые...
                     Не герои...
Но каждый сделал все, что мог.

В своей статье в журнале ``Дружба народов'' (N 4 за 1993 год) Вячеслав Леонидович сопоставляет свои впечатления от событий 42-го года с впечатлением от современных этнических войн и приходит к выводу, что солдат Великой Отечественной отличала жертвенность. Они шли на фронт не столько убивать, сколько защищать. Современные участники этнических войн по большей части или искатели приключений и денег, или носители чувств ненависти, мести, зависти - но уж никак не идеи сбережения, сохранения, защиты людей. В другой своей статье (``ЛГ'' от 03.91) В. Кондратьев говорит об Афганской войне: ``Даже для нас, прошедших Отечественную, очень многое странно, непонятно. Что-то общее, но есть и такое, что внове. В боях вроде бы как и у нас, а вне боя?.. И понимаешь, что и война другая, и армия совсем другая. Такую армию нельзя принять нормальному человеку. И пусть не жалуются военные, что идут ``нападки'' на армию. Не может заслужить уважения ни командир, ни политработник, не сумевшие справиться со столь отвратительным явлением, как ``дедовщина''.

Вячеслав Леонидович во многом прав. Но, на наш взгляд, это еще не вся правда. Отношение к военнослужащему, как к разменной монете, которую не жалко потерять из кармана, отличала наше, в первую очередь высшее руководство не только в годы войны. Трагедия Чернобыля, когда солдаты руками собирали радиоактивный шлак, драма острова Русский, где воинскую часть превратили в концлагерь, гибель героической, но плохо подготовленной к бою 12-й погранзаставы на таджикско-афганской границе. А трагедия Грозного и всей чеченской войны? Все это есть прямое продолжение кровавой мясорубки подо Ржевом, как и гибели от голода призывников из Луцка в запасных полках под Саратовом в 1944 году (``Моск. новости'' N 31 от 4 августа 1991 г.)

Поля, устланные костями на фронтах Отечественной, связывают Ржев и Афганистан, Сухуми, Саратов, Чернобыль и Чечню. Не меняется отношение командования к людям, которые ему подчинены, но зато меняются сами люди, взявшие в руки оружие, меняются от поколения к поколению, становясь все менее управляемыми и все менее человечными. И, наверное, единственный путь к воссозданию Российской армии - это перемена отношения к солдату и строевому командиру, которые должны ощущать заботу командования о живых и павших и твердо знать, что им не придется идти воевать за неправое дело. В любом ином случае военная служба только развращает людей.

Вячеслав Кондратьев завещал развеять его прах на Овсянниковском поле. Завещание это осталось невыполненным. Он похоронен на Новокузнецком кладбище. Единственное, что мы смогли для него сделать - это привезти на его могилу землю из той самой рощи, где погибала его поределая рота, каску да саперную лопатку одного из его погибших товарищей.

На краю рощи, носившей на военных картах 42-го года название ``Курица'', примерно там, где находился ``исходный рубеж'' для атак на Паново и Овсянииково, наш отряд поставил крест в память о Вячеславе Леонидовиче Кондратьеве и бойцах 132-й стрелковой бригады. В обычаях России было ставить кресты не только на могилах, но и в честь славных дел ее сыновей. Желающим увидеть эти места, описанные в повестях ``Сашка'', ``Селижаровский тракт'' и других книгах В. Кондратьева, можно посоветовать обратиться к учителю-пенсионеру Владимиру Павловичу Смирнову, живущему в деревне Зайцево Ржевского района. Ему с редким вниманием удалось проложить настоящую ``Кондратьевскую торпу'' по местам, упомянутым в книгах писателя. В связи с этим хотелось бы привести последнее письмо Вячеслава Леонидовича к нам в ответ на сообщение о гибели наших внучат-помощников в военном поиске и в ответ на предыдущее письмо с чертежом и описанием ``кондратьевской тропы''.

``Трудно, да и невозможно какими-либо словами выразить Вам свое сочувствие, но все же скорблю вместе с Вами и Таней, понимая всю глубину и огромность вашего горя.

Простите, что не ответил на Ваше большое письмо. Не помню причины, были, видимо, какие-то срочные дела... И в ``Сашке'', и в ``Овсянниковском овраге'', в ``Дне Победы в Чернове'' - топография точная. Землянка комбата была в Чернове, рядом с домом (новым) Разумихиных, они мне сказали, что силосная яма была, в ней и соорудили. Овсянниковский овраг тогда был поросший кустиками, которые зимой почти и незаметны были, но сейчас там настоящий лес.

От немца письма не было, что очень жаль. Мне так хотелось повидаться с кем-нибудь из воевавших на той стороне''.

Продолжая работать над историей войны на ржевской земле и помня о желании В.Л. Кондратьева встретиться с кем-нибудь из воевавших на той стороне, мы просили бы редакцию газеты помочь нам в этом деле. Это, действительно, было бы очень интересно.