Вячеслав Кондратьев. ЦЕНА ЖЕСТОКОСТИ

журнал "Дружба народов", No 4, 1993 г, рубрика "Как на духу".

Вячеслав Кондратьев
РАЗУМ ПРОТИВ БЕЗУМИЯ

Прошло очень много лет, в марте мы отмечали 50-летие освобождения Ржева, и хотя фронтовики часто говорят, что войну не забудут никогда, все же она забывается. По странной способности памяти из нее уходит самое тяжелое и страшное. И я, тоже часто говоривший, что кошмар боев подо Ржевом никогда не забуду - увы, что-то уже призабыл. Но вот недавно полученное письмо от военно-поискового отряда "Дозор", возглавляемого О.В.Лишиным и А.К.Лишиной, людьми давно знакомыми, - посвятившими себя святому и благородному делу, - письмо, в котором они, используя архивные материалы, описали трагедию 915 стрелкового полка, - оказалось для меня неожиданным ударом и больно полоснуло по сердцу.

Вот эти сухие и лаконичные строки военного донесения, время - февраль, март 42 года, месяцы и моего нахождения в местах близких от экспозиции 915 полка:

"...Полк получил пополнение - 450 бойцов, которое в тот же день по приказу комдива было введено в бой по овладению дер. Тимонцево. В результате неподготовленности людей, отсутствия помощи артиллерией и соседями полк понес большие потери, почти полностью погибло полученное пополнение. Противник безнаказанно вел усиленный артиллерийский, минометный и пулеметный огонь с 3-4 направлений. В полку осталось 32 бойца. (...) Полк еще получил пополнение - 196 человек и уже через три дня снова был брошен в наступление. В результате в полку осталось 9 человек бойцов. (...) Затем последовал новый приказ на наступление. В бой отправилось 39 штыков. Задача, конечно, не решена. 24 февраля полк числом 19 штыков с тремя пулеметами и тремя орудиями удерживает оборону протяженностью около 2-х километров. (...) Считаю, что дальше такое положение продолжаться не может, - заканчивает автор донесения, - так как и в тыловых подразделениях осталось: в саперной роте - 2 человека, в химвзводе - 3, в роте связи - 14 человек".

Когда в конце семидесятых я закончил повесть "День победы в Черново", где описал бой, в котором участвовало тоже всего двадцать штыков, я еще думал, что такое происходило только у нас, в нашей горемычной бригаде, которой не повезло ни с комбригом, ни с комбатами. Потом узнал из писем участников боев подо Ржевом, из книги "В боях за Ржев", что подобное случалось по всему Калининскому, да и по Западному фронту, однако мне никогда не приходилось читать такое вот подлинное донесение, где одни голые факты и цифры, потрясшие меня больше, чем собственные, затухшие уже воспоминания, больше, чем все читанное о ржевских боях. Эти цифры и факты заставили вспыхнуть память, и я снова оказался у заваленного трупами овсянниковского поля, в ожидании рокового приказа о наступлении, после которого и мне и моим товарищам придется ступить на это поле... И ни у меня, ни у моих бойцов ни единого шанса избежать судьбы тех, кто в посеченных пулями и осколками шинелях остался навечно здесь... Состояние обреченности и понимание того, что наступление бессмысленно, что не пройти нам это поле, - было ужасно, и не дай Бог кому-нибудь испытать подобное.

Но вот сейчас я каждый день вижу на экране телевизора едущих на танках или бронетранспортерах мужчин, улыбающихся и победоносно помахивающих оружием. И не юнцов, какими были мы на той войне, а взрослых мужиков, и мне становится страшно. Они что, не понимают, что едут убивать! Убивать не врагов, вторгшихся на их землю - убивать своих соседей, с которыми жили бок о бок в течение сотен лет, соседей, с которыми, возможно, и дружили, разделяли трапезу, пили... Вижу и другое, с каким азартом, увлеченно суетятся мужички около установок "Алазань" и пускают эту смертоносную ракету по городу или селу, где обитают и женщины и дети! Это уже выше моего понимания. Что же случилось с людьми? А каково слышать из уст вроде бы интеллигентного человека, что Грузия может решить абхазскую проблему, пожертвовав ста тысячами грузин, чтобы уничтожить сто тысяч абхазцев. Эти слова толкуются по-разному. Говорят, что в них вложен был иной смысл. Но меня пугает сама эта страшная арифметика, когда жизни тысяч людей становятся предметом пропагандистского манипулирования. И такое я слышу от представителей древней нации! Слышу на пороге ХХ1 века! Но никто, по-моему, об этом не задумывается. Что же происходит? Почему разом смыта из сознания миллионов людей элементарная мораль?

Неужто и правда, как писалось недавно в "МН", человечество пропустило третью мировую войну и накопившаяся агрессивность разряжается сейчас в национальных войнах. Потому-то, может, и воюют в охотку, и ладно бы в охотку, воюют с патологической жестокостью, зверствуя, издеваясь над ранеными, пленными, насилуя женщин и мародерствуя. Тут уж наверняка сказывается страшный опыт Афгана, через который прошли многие из воюющих теперь. А может, эта жестокость осталась от казармы и дедовщины? Или вообще за 50 лет, прошедших после войны, общество наше так деградировало, так нравственно опустилось? Вопрошаю сам себя и не нахожу ответа, потому что за четыре года Отечественной войны я не видел и не знал ни об одном случае, когда пленному немцу отрезали уши, выкалывали глаза. Не было такого. Бывали случаи, когда кто-нибудь из бойцов, чаще всего из тех, чьи родные места были оккупированы, не доводил пленного до штаба, но чтоб издеваться так, как издеваются сейчас - не было! Не кощунствовали над трупами.

Более того, как наша пропаганда ни внушала нам ненависть к немецкому солдату, я не замечал, что ею были охвачены все. Понимали многие, что армия немецкая не добровольческая, а мобилизованная, а раз призвали солдата, заставили присягу принять, то тут, хошь не хошь, а воевать надо., вот и воюют, испытывая все тяготы фронта, как и мы, грешные: и голодуют порой, и холодуют, и помирают от ран в мучениях, и вшей кормят... Порой даже возникала какая-то странная солидарность - одинаковые же муки принимаем.

Знаю я об одном случае братания, случившегося на том же Калининском фронте. В канун нового 42 года на наши позиции приполз пожилой немецкий солдат, воевавший в первую войну, знавший немного по-русски, и предложил вместе отметить Новый год. Сказал, что придут несколько человек без оружия, разумеется, но со шнапсом и закуской. Командир отделения согласился, посоветовавшись со своими бойцами, которые прельстились не столько шнапсом, сколько едой. Нарушил идиллию праздника политрук, пришедший проверить посты и услышавший раздающиеся из землянки песни на немецком языке. Наши после шнапса и еды сомлели, задремали, а немцы наяривали свои рождественские песни. Ну, и политрук с автоматом в землянку - "Хэнде хох!" и так далее. Немцев пленили, отделенного расстреляли, бойцов расформировали по разным подразделениям, а может, и что другое с ними сотворили, но так было сказано в приказе по Калининскому фронту об этом ЧП.

Как не покажется странным, но в той жесточайшей идеологической войне с огромными жертвами с обеих сторон, иногда случались "приступы человечности", по выражению И. Дедкова из его статьи "Пядь ржевской земли", причем не только со стороны советских солдат, но и со стороны немецких. Несколько таких случаев я знаю, но скажу лишь об одном, о котором рассказал мне инженер из Омска, воевавший в пехоте-матушке. Был он самый малорослый в роте, потому-то его и посылали на нейтралку за водой, к ручью, которым пользовались и мы, и немцы, без слов договорившись друг в друга не стрелять. Так вот приполз он с пятнадцатилитровым бидоном за водичкой и вдруг видит какой-то сверточек около ручья. Поколебавшись, проверив рукой нет ли какой проволоки к этому сверточку, не заминирован ли, он взял его и, позарившись, развернул: оказалась там плитка шоколада. Поначалу он и его товарищи есть шоколад побоялись - а вдруг отравлено, потом все же слопали за милую душу. Наверно, какому-то немецкому солдату из пожилых напомнил этот русский маленький солдатик сына или младшего братишку, вот и решил сделать ему презент...

Трудно, кажется, поверить, но были такие случаи, были потому, что человек и на войне остается человеком, находясь все время под смертью, остаются в нем проблески человечности. Я и тогда радовался, что мы не озверели, а потом гордился своим поколением, которое, вернувшись с войны, не потеряло человеческие чувства... Хорошо помню, когда лежал в эвакогоспитале в Великополье, недалече от Великих Лук, заходили мы в отдельный домик, где лежали раненые немецкие солдаты. Нам было просто любопытно и хотелось узнать, что же из себя представляет противник. И мы вели абсолютно мирные разговоры: откуда солдат, кто он по профессии? Я чаще всего говорил с солдатом-журналистом, он очень интересовался, почему мы стали сильнее (это был конец 43 года), я же спрашивал, как интеллигенция немецкая могла поддаться геббельсовской пропаганде?

А ведь это была война с людьми из другого мира, нами незнаемого, людьми, совсем чуждыми нам. Не раз я заставал в этом домике военврача, прекрасно говорившего по-немецки и оживленно беседующего с немцами, часто бывал там один из наших, раненый солдат, тоже хорошо знающий немецкий. Их разговоры, наверно, были более содержательными, чем мои, поскольку я уже подзабыл язык и с трудом подбирал слова.

Я не хочу утверждать, что такая благостность царила везде, были, конечно, и жестокость, и эксцессы, особенно тогда, когда вошли в Восточную Пруссию, но надо признать, они быстро были пресечены приказом высшего командования, который строго карал за такие деяния, вплоть до расстрела. Поэтому-то мне просто невозможно понять то, что происходит сейчас в Закавказье и что происходило в Приднестровье. Абсолютно не укладывается в сознание то, что эти воюющие в охотку люди не понимают или даже не желают понимать всю бесперспективность и бессмысленность бойни, которая может нарушить генофонд малочисленных народов. Может же случиться так, что останется земля предков, останется суверенитет, а жить-то будет некому. Можно, конечно, обвинять и народ, поддавшийся националистической пропаганде, но, на мой взгляд, ответственность лежит на политиках и на интеллигенции, оказавшейся подчас неспособной противопоставить националистическому угару те гуманистические принципы, которые она должна по своей сути исповедывать: бесценность каждой человеческой личности и ее неотъемлемое право на жизнь.

В прошлом году в "Известиях" была опубликована большая и умная статья Владимира Войновича "Сила против насилия", под которой я готов подписаться обеими руками. Но прошла эта статья незамеченной, никто на нее не откликнулся и, наверное, не случайно. В ней говорилось, что мировому сообществу необходимо создать мощные полицейские силы, способные пресекать национальные бойни. Однако нашим ультрадемократам такое показалось слишком не демократичным, а зря: пришлось же ввести миротворческие войска в Приднестровье, и кровь перестала литься. И если в Карабахе, в самом начале конфликта было бы сделано то же самое, то, возможно, противоборствующие стороны давно бы договорились, и безумие насилия не распространилось на другие регионы.

И когда я вижу на экране телевизора изуродованные трупы женщин, детей, вижу разрушенные прекрасные города и села, мне просто физически хочется раздвинуть воюющие стороны и поставить между ними какой-то заслон, который не дал бы возможности обезумевшим в своих национальных амбициях людям убивать друг друга. Неужто так трудно перестать убивать? Перестаньте, и договаривайтесь! В ваших странах экономический кризис, голод и холод, в домах "буржуйки" времен гражданской войны, у вас хлеб выдается по карточкам, что же дальше? Страны Балтии не воюют, слава Богу, ни с кем, и то никак не могут наладить свое хозяйство. Продолжение войны приведет к еще большей разрухе, к еще большим разрушениям, не говоря уж об обескровливании нации и возможному нарушению генофонда, что восстанавливать придется десятилетиями.

Так может, не без основания ведутся сейчас разговоры о том, что нужно создать какое-то подобие Нюрнбергского суда, куда и привлекать руководителей государств, ввергнувших народы в междуусобные войны. Может, это отрезвит, заставит очнуться и согласиться на введение ооновских или снгэвских миротворческих сил в воюющие страны, ежели они сами не могут прекратить военное противоборство.

Сила против насилий, разум против безумия, - наверно, это единственный выход сегодня. Безнаказанность произвола - худой пример для многих "наполеончиков", появившихся сейчас у нас, которые в угоду собственным амбициям готовы вовлечь свои народы в бессмысленное кровопролитие...

Наше поколение, прошедшее большую войну, было вынуждено воевать, другого было не дано - враг (а фашизм был действительно враг!) вторгся на нашу землю с ясной и определенной целью уничтожить наши народы, превратить их в рабов, что недвусмысленно показал уже в первые месяцы войны. И мы воевали, воевали трудно, совсем не испытывая сладострастия убийства себе подобных... Тут уместно, наверно, будет вспомнить Ф.М.Достоевского, его статью "Парадоксалист" в "Дневнике писателя". В ответ на сетования собеседника, что война ужасна, ведь люди убивают друг друга, парадоксалист говорит, что люди идут на войну не убивать, а идут жертвовать своей жизнью. Вот и мы шли, пожалуй, не столько убивать, сколько жертвовать собой. Я начал эти заметки с описания поля боя, перед которым мы стояли, ожидая приказа о наступлении. О каком убиении врага мы могли думать, когда для этого нам нужно было пройти поле, казавшееся бесконечным, поле, на котором мы были жертвами, потому как немцы могли вести огонь с трех сторон, то есть перекрестный и губительный, а мы со своими мосинскими винтовочками никак не могли поразить их, находившихся в укрытии.

После Ржева, находясь в отпуске по ранению, я написал своему другу Илье Лапшину, поэту и романтику, письмо, в котором пытался охладить его пыл и, быть может, удержать на Дальнем Востоке. Я писал, что война - это "тяжелая и противная работа". Послал я ему и свое стихотворение "Дорога на фронт". Письмо мое, увы, не застало его на месте, он вырвался на фронт в январе 42 года, а погиб в октябре 43-го... Вот несколько строк из стихотворения:

                   Ты не ходил еще, товарищ, по дорогам,
                   По которым прошла война, 
                   По которым в молчании строгом
                   Трое суток идем мы без сна.
                   
                   Ты не знаешь, как в пургу метельную
                   На привалах мы валимся в снег...
                   И какую тоску беспредельную
                   На войну несет человек.

                   Так и кажется, что эта дорога -
                   Твой последний, предсмертный путь...

Как видите, несмотря на то, что были мы юны и не обстреляны, тут и ясное понимание, что эта дорога может стать твоим последним путем, и "строгое молчание", и "беспредельная тоска"... Поэтому я и не могу видеть белозубые улыбки идущих и едущих убивать. Перевертывается во мне все. А каково это видеть матерям и женам!

Увы, опыт предыдущих поколений, оказывается, никого и ничему не учит. Очень и очень прискорбно это. И очень больно от того бессилия, которое ощущаешь... Но, может быть, если мы все беспрестанно и мощно будем выражать свое возмущение творящимся разгулом и неприятие бессмысленного насилия и убийств ни в чем не повинных мирных жителей, женщин и детей, наш голос дойдет до руководителей, которые ради удержания собственной власти потакают националистическим страстям. Да и можно ли назвать их руководителями, если они не могут или не желают остановить кровавую бессмыслицу войны, которая в Карабахе идет уже столько же, сколько Отечественная, а в других регионах может затянуться еще дольше... И если этот призыв к разуму, к элементарной морали наконец не будет услышан, может, и вправду их должен призвать к ответу международный суд.

Возможно, я говорю что-то не то, высказываю бредовые идеи, но разве не бред все, что происходит? Я просто больше не могу глядеть на те пляски смертей, которые вижу каждый день. Не могу!